Неточные совпадения
Это последнее действие до
того поразило Бородавкина, что он тотчас
же возымел дерзкую
мысль поступить точно таким
же образом и относительно прованского масла.
Таковы-то были
мысли, которые побудили меня, смиренного городового архивариуса (получающего в месяц два рубля содержания, но и за всем
тем славословящего), ку́пно [Ку́пно — вместе, совместно.] с троими моими предшественниками, неумытными [Неумы́тный — неподкупный, честный (от старого русского слова «мыт» — пошлина).] устами воспеть хвалу славных оных Неронов, [Опять
та же прискорбная ошибка.
— Нет, я не
та, которую ты во мне подозреваешь, — продолжала между
тем таинственная незнакомка, как бы угадав его
мысли, — я не Аксиньюшка, ибо недостойна облобызать даже прах ее ног. Я просто такая
же грешница, как и ты!
На спрашивание
же вашего высокоблагородия о
том, во-первых, могу ли я, в случае присылки новой головы, оную утвердить и, во-вторых, будет ли
та утвержденная голова исправно действовать? ответствовать сим честь имею: утвердить могу и действовать оная будет, но настоящих
мыслей иметь не может.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что
мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в
том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь
же, когда он после женитьбы стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой радости при
мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё становится больше и больше.
Он прочел письма. Одно было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой, не могло быть о
том речи. Всего
же неприятнее тут было
то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его примирения с женою. И
мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, — эта
мысль оскорбляла его.
Он взглянул на небо, надеясь найти там
ту раковину, которою он любовался и которая олицетворяла для него весь ход
мыслей и чувств нынешней ночи. На небе не было более ничего похожего на раковину. Там, в недосягаемой вышине, совершилась уже таинственная перемена. Не было и следа раковины, и был ровный, расстилавшийся по целой половине неба ковер всё умельчающихся и умельчающихся барашков. Небо поголубело и просияло и с
тою же нежностью, но и с
тою же недосягаемостью отвечало на его вопрошающий взгляд.
Несмотря на
то, что недослушанный план Сергея Ивановича о
том, как освобожденный сорокамиллионный мир Славян должен вместе с Россией начать новую эпоху в истории, очень заинтересовал его, как нечто совершенно новое для него, несмотря на
то, что и любопытство и беспокойство о
том, зачем его звали, тревожили его, — как только он остался один, выйдя из гостиной, он тотчас
же вспомнил свои утренние
мысли.
Дарья Александровна заметила, что в этом месте своего объяснения он путал, и не понимала хорошенько этого отступления, но чувствовала, что, раз начав говорить о своих задушевных отношениях, о которых он не мог говорить с Анной, он теперь высказывал всё и что вопрос о его деятельности в деревне находился в
том же отделе задушевных
мыслей, как и вопрос о его отношениях к Анне.
Те самые подробности, одна
мысль о которых приводила ее мужа в ужас, тотчас
же обратили ее внимание.
Мысли казались ему плодотворны, когда он или читал или сам придумывал опровержения против других учений, в особенности против материалистического; но как только он читал или сам придумывал разрешение вопросов, так всегда повторялось одно и
то же.
— И я уверен в себе, когда вы опираетесь на меня, — сказал он, но тотчас
же испугался
того, что̀ сказал, и покраснел. И действительно, как только он произнес эти слова, вдруг, как солнце зашло за тучи, лицо ее утратило всю свою ласковость, и Левин узнал знакомую игру ее лица, означавшую усилие
мысли: на гладком лбу ее вспухла морщинка.
Мысль о прямом деле, связывавшемся с сыном, о
том, чтобы сейчас
же уехать с ним куда-нибудь, дала ей это успокоение.
— Не знаю, не могу судить… Нет, могу, — сказала Анна, подумав; и, уловив
мыслью положение и свесив его на внутренних весах, прибавила: — Нет, могу, могу, могу. Да, я простила бы. Я не была бы
тою же, да, но простила бы, и так простила бы, как будто этого не было, совсем не было.
Досадуя на жену зa
то, что сбывалось
то, чего он ждал, именно
то, что в минуту приезда, тогда как у него сердце захватывало от волнения при
мысли о
том, что с братом, ему приходилось заботиться о ней, вместо
того чтобы бежать тотчас
же к брату, Левин ввел жену в отведенный им нумер.
Он любит рассуждать с ним», подумала она и тотчас
же перенеслась
мыслью к
тому, где удобнее положить спать Катавасова, — отдельно или вместе с Сергеем Иванычем.
«И разве не
то же делают все теории философские, путем
мысли странным, несвойственным человеку, приводя его к знанию
того, что он давно знает и так верно знает, что без
того и жить бы не мог? Разве не видно ясно в развитии теории каждого философа, что он вперед знает так
же несомненно, как и мужик Федор, и ничуть не яснее его главный смысл жизни и только сомнительным умственным путем хочет вернуться к
тому, что всем известно?»
Но стоило забыть искусственный ход
мысли и из жизни вернуться к
тому, что удовлетворяло, когда он думал, следуя данной нити, — и вдруг вся эта искусственная постройка заваливалась, как карточный дом, и ясно было, что постройка была сделана из
тех же перестановленных слов, независимо от чего-то более важного в жизни, чем разум.
Выйдя из детской и оставшись один, Левин тотчас
же опять вспомнил
ту мысль, в которой было что-то неясно.
Левин положил брата на спину, сел подле него и не дыша глядел на его лицо. Умирающий лежал, закрыв глаза, но на лбу его изредка шевелились мускулы, как у человека, который глубоко и напряженно думает. Левин невольно думал вместе с ним о
том, что такое совершается теперь в нем, но, несмотря на все усилия
мысли, чтоб итти с ним вместе, он видел по выражению этого спокойного строгого лица и игре мускула над бровью, что для умирающего уясняется и уясняется
то, что всё так
же темно остается для Левина.
К утру опять началось волнение, живость, быстрота
мысли и речи, и опять кончилось беспамятством. На третий день было
то же, и доктора сказали, что есть надежда. В этот день Алексей Александрович вышел в кабинет, где сидел Вронский, и, заперев дверь, сел против него.
«Разумеется», повторил он, когда в третий раз
мысль его направилась опять по
тому же самому заколдованному кругу воспоминаний и
мыслей, и, приложив револьвер к левой стороне груди и сильно дернувшись всей рукой, как бы вдруг сжимая ее в кулак, он потянул за гашетку.
С ним случилось
то же, что и с Голенищевым, чувствующим, что ему нечего сказать, и постоянно обманывающим себя
тем, что
мысль не созрела, что он вынашивает ее и готовит материалы.
— Для тебя, для других, — говорила Анна, как будто угадывая ее
мысли, — еще может быть сомнение; но для меня… Ты пойми, я не жена; он любит меня до
тех пор, пока любит. И что ж, чем
же я поддержу его любовь? Вот этим?
— Старо, но знаешь, когда это поймешь ясно,
то как-то всё делается ничтожно. Когда поймешь, что нынче-завтра умрешь, и ничего не останется,
то так всё ничтожно! И я считаю очень важной свою
мысль, а она оказывается так
же ничтожна, если бы даже исполнить ее, как обойти эту медведицу. Так и проводишь жизнь, развлекаясь охотой, работой, — чтобы только не думать о смерти.
И он с свойственною ему ясностью рассказал вкратце эти новые, очень важные и интересные открытия. Несмотря на
то, что Левина занимала теперь больше всего
мысль о хозяйстве, он, слушая хозяина, спрашивал себя: «Что там в нем сидит? И почему, почему ему интересен раздел Польши?» Когда Свияжский кончил, Левин невольно спросил: «Ну так что
же?» Но ничего не было. Было только интересно
то, что «оказывалось» Но Свияжский не объяснил и не нашел нужным объяснять, почему это было ему интересно.
По мере чтения, в особенности при частом и быстром повторении
тех же слов: «Господи помилуй», которые звучали как «помилос, помилос», Левин чувствовал, что
мысль его заперта и запечатана и что трогать и шевелить ее теперь не следует, а
то выйдет путаница, и потому он, стоя позади дьякона, продолжал, не слушая и не вникая, думать о своем.
Мысль искать своему положению помощи в религии была для нее, несмотря на
то, что она никогда не сомневалась в религии, в которой была воспитана, так
же чужда, как искать помощи у самого Алексея Александровича.
И тут
же в его голове мелькнула
мысль о
том, что ему только что говорил Серпуховской и что он сам утром думал — что лучше не связывать себя, — и он знал, что эту
мысль он не может передать ей.
Ему хотелось еще сказать, что если общественное мнение есть непогрешимый судья,
то почему революция, коммуна не так
же законны, как и движение в пользу Славян? Но всё это были
мысли, которые ничего не могли решить. Одно несомненно можно было видеть — это
то, что в настоящую минуту спор раздражал Сергея Ивановича, и потому спорить было дурно; и Левин замолчал и обратил внимание гостей на
то, что тучки собрались и что от дождя лучше итти домой.
И так
же как прежде, занятиями днем и морфином по ночам она могла заглушать страшные
мысли о
том, что будет, если он разлюбит ее.
Мне невольно пришло на
мысль, что ночью я слышал
тот же голос; я на минуту задумался, и когда снова посмотрел на крышу, девушки там не было.
Она сидела неподвижно, опустив голову на грудь; пред нею на столике была раскрыта книга, но глаза ее, неподвижные и полные неизъяснимой грусти, казалось, в сотый раз пробегали одну и
ту же страницу, тогда как
мысли ее были далеко…
Там, в этой комнатке, так знакомой читателю, с дверью, заставленной комодом, и выглядывавшими иногда из углов тараканами, положение
мыслей и духа его было так
же неспокойно, как неспокойны
те кресла, в которых он сидел.
Уже начинал было он полнеть и приходить в
те круглые и приличные формы, в каких читатель застал его при заключении с ним знакомства, и уже не раз, поглядывая в зеркало, подумывал он о многом приятном: о бабенке, о детской, и улыбка следовала за такими
мыслями; но теперь, когда он взглянул на себя как-то ненароком в зеркало, не мог не вскрикнуть: «Мать ты моя пресвятая! какой
же я стал гадкий!» И после долго не хотел смотреться.
Когда она говорила, у ней, казалось, все стремилось вослед за
мыслью: выраженье лица, выраженье разговора, движенье рук, самые складки платья как бы стремились в
ту же сторону, и казалось, как бы она сама вот улетит вослед за собственными ее словами.
Порой дождливою намедни
Я, завернув на скотный двор…
Тьфу! прозаические бредни,
Фламандской школы пестрый сор!
Таков ли был я, расцветая?
Скажи, фонтан Бахчисарая!
Такие ль
мысли мне на ум
Навел твой бесконечный шум,
Когда безмолвно пред тобою
Зарему я воображал
Средь пышных, опустелых зал…
Спустя три года, вслед за мною,
Скитаясь в
той же стороне,
Онегин вспомнил обо мне.
Но тише! Слышишь? Критик строгий
Повелевает сбросить нам
Элегии венок убогий
И нашей братье рифмачам
Кричит: «Да перестаньте плакать,
И всё одно и
то же квакать,
Жалеть о прежнем, о былом:
Довольно, пойте о другом!»
— Ты прав, и верно нам укажешь
Трубу, личину и кинжал,
И
мыслей мертвый капитал
Отвсюду воскресить прикажешь:
Не так ли, друг? — Ничуть. Куда!
«Пишите оды, господа...
Мне казалось, что важнее
тех дел, которые делались в кабинете, ничего в мире быть не могло; в этой
мысли подтверждало меня еще
то, что к дверям кабинета все подходили обыкновенно перешептываясь и на цыпочках; оттуда
же был слышен громкий голос папа и запах сигары, который всегда, не знаю почему, меня очень привлекал.
Чем больше горячился папа,
тем быстрее двигались пальцы, и наоборот, когда папа замолкал, и пальцы останавливались; но когда Яков сам начинал говорить, пальцы приходили в сильнейшее беспокойство и отчаянно прыгали в разные стороны. По их движениям, мне кажется, можно бы было угадывать тайные
мысли Якова; лицо
же его всегда было спокойно — выражало сознание своего достоинства и вместе с
тем подвластности,
то есть: я прав, а впрочем, воля ваша!
Долго бессмысленно смотрел я в книгу диалогов, но от слез, набиравшихся мне в глаза при
мысли о предстоящей разлуке, не мог читать; когда
же пришло время говорить их Карлу Иванычу, который, зажмурившись, слушал меня (это был дурной признак), именно на
том месте, где один говорит: «Wo kommen Sie her?», [Откуда вы идете? (нем.)] а другой отвечает: «Ich komme vom Kaffe-Hause», [Я иду из кофейни (нем.).] — я не мог более удерживать слез и от рыданий не мог произнести: «Haben Sie die Zeitung nicht gelesen?» [Вы не читали газеты? (нем.)]
— Будто не знаете; я ведь вчера
же говорил с вами на эту
же тему и развивал
мысль обо всех этих обрядах… Да она ведь и вас тоже пригласила, я слышал. Вы сами с ней вчера говорили…
Но он все-таки шел. Он вдруг почувствовал окончательно, что нечего себе задавать вопросы. Выйдя на улицу, он вспомнил, что не простился с Соней, что она осталась среди комнаты, в своем зеленом платке, не смея шевельнуться от его окрика, и приостановился на миг. В
то же мгновение вдруг одна
мысль ярко озарила его, — точно ждала, чтобы поразить его окончательно.
Но… так как мы уже теперь заговорили ясно (а это отлично, что заговорили, наконец, ясно, я рад!) —
то уж я тебе прямо теперь признаюсь, что давно это в них замечал, эту
мысль, во все это время, разумеется, в чуть-чутошном только виде, в ползучем, но зачем
же хоть и в ползучем!
— Вечно одно и
то же! — вскричал раздражительно Раскольников. — У вас только и в
мыслях, что они! Побудьте со мной.
Уж одно
то показалось ему дико и чудно, что он на
том же самом месте остановился, как прежде, как будто и действительно вообразил, что может о
том же самом
мыслить теперь, как и прежде, и такими
же прежними
темами и картинами интересоваться, какими интересовался… еще так недавно.
И хоть я и далеко стоял, но я все, все видел, и хоть от окна действительно трудно разглядеть бумажку, — это вы правду говорите, — но я, по особому случаю, знал наверно, что это именно сторублевый билет, потому что, когда вы стали давать Софье Семеновне десятирублевую бумажку, — я видел сам, — вы тогда
же взяли со стола сторублевый билет (это я видел, потому что я тогда близко стоял, и так как у меня тотчас явилась одна
мысль,
то потому я и не забыл, что у вас в руках билет).
А Заметов, оставшись один, сидел еще долго на
том же месте, в раздумье. Раскольников невзначай перевернул все его
мысли, насчет известного пункта, и окончательно установил его мнение.
Но почти в
ту же минуту он как-то вдруг стал беспокоен, как будто неожиданная и тревожная
мысль поразила его. Беспокойство его увеличивалось. Они дошли уже до входа в нумера Бакалеева.
Катерина Ивановна нарочно положила теперь пригласить эту даму и ее дочь, которых «ноги она будто бы не стоила»,
тем более что до сих пор, при случайных встречах,
та высокомерно отвертывалась, — так вот, чтобы знала
же она, что здесь «благороднее
мыслят и чувствуют и приглашают, не помня зла», и чтобы видели они, что Катерина Ивановна и не в такой доле привыкла жить.